С. Сергель
                                            В ЗЫРЯНСКОМ КРАЕ.

   Правительство Российской империи стремилось к единству государства путем безжалостного обрусения населявших это государство народов. Национальные стремления расчет не принимались, и населенные единым народом территории часто полосовались и в административном отношении распределялись между разными губерниями и уездами. Так было и зырянским краем, одна часть которого составляла окраину Архангельской губернии, другая – Вологодской.
   Незадолго до войны, в мае 1914 года, я сел в Вологде на пароход, шедший к северу.

   Во многих местах заболоченная чаща леса настолько труднодоступно человеку, что последний в лесных областях севера расселился почти исключительно по рекам и речкам. Они являются часто единственными и лучшими путями сообщения – летом в лодке, зимою на санях. Кругом селений лежат поля, и за полями начинается бесконечный лес. Даже грунтовые дороги, с трудом прокладываемые в этих краях, тянутся обыкновенно вдоль рек… Такой характер носят и зырянские дороги.
   В большую воду пароходы от Усть-Сысольска доходят до Усть-Кулома, но пароход, на котором я плыл, застрял на мели гораздо раньше, и мне пришлось перейти на подводу у селения Подъельского. Здесь почва песчаная, сухая, грязи нет. Кругом прекрасный сосновый бор.
   Ночью было холодно. Несмотря на вторую половину июня, к утру трава покрылась инеем.
   В селе Помоздино на Вычегде я решил навести справки относительно более интересного места для наблюдения за жизнью зырян.
   Помоздино – большое и оживленное село. Оно широко раскинулось по высокому правому берегу Вычегды. Место сухое, здоровое, кругом растут сосны, с высокого бугра открывается широкий и далекий вид на приречные луга и окружные леса. Дома и строения жителей, как вообще на севере, обширны, часто двухэтажны. По главной улице проложены мостки. Видна зажиточность и домовитость. Слышится исключительно зырянская речь.
   Школа помещалась в просторном и светлом помещении. В ней работали учитель и учительница, муж и жена. Учитель – русский, учительница – зырянка. Встретили они меня приветливо. В чистой и уютной квартирке закипел самовар, появилось домашнее печение, варение.
   Заговорили о зырянах. По словам учителя, это народ с практическим умом и со значительными художественными склонностями. Но культурному развитию народа большой помехой является требование властей вести преподавание на русском языке. Выполнять это требование целиком невозможно, и зырянским языком пользоваться приходится, но русские учебники очень тормозят дело, особенно на первом и втором годах обучения. Дети смышлены. Часто замечается способность легко овладевать математическим материалом.
   - При данных обстоятельствах не знаешь, чего желать – сохранения ли языка, или скорейшего перехода населения на русский язык. Во всяком случае, зырянам русский язык нужен не менее, чем свой. Перевод русской литературы, хотя бы главнейших произведений, на зырянский язык дело огромной трудности и большого времени. Да и интеллигенция зырянская еще только нарождается. Родной язык нам нужен, чтобы обучить грамоте и русскому языку.
   По словам учителя, такого мнение и самих зырян.
   Когда я спросил относительно типичной зырянской деревни, то учитель, подумав, назвал селение Бадь-иоль, лежащее в нескольких километрах к западу от Помоздино и недалеко от притока Вычегды Воли.
   Сюда я и отправился, захватив письмо к местному учителю.

Отредактировано Vladimir (06.08.2008 22:05:27)

Настоящим хозяином дома, где я жил, был семидесятилетний старик Вась-Иван Уляшев. Вась-Иван по-русски значит Иван Васильевич. Таким образом, у зырян сначала ставится отчество и уже за ним собственное имя. Вась-Иван был крепкий, хорошо сбитый старик, добровольно выполнявший еще некоторые хозяйственные работы и в пропаривании в бане не отстававший от молодых. Вась-Ивану в крепости не уступала его старуха. Оба старика, являясь главами семьи, не входили во все мелочи хозяйства и ведали общим руководством его. Текущая злоба дня с ее заботами лежала на сыне старика, Иван-Терентие, сильном и сухом мужике лет сорока.
   Терентий смотрел неторопливо и зорко, на голове имел шапку черных волос и черную же бородку и всегда работал. Не работал лишь тогда, когда ел или спал. Ел мало, водки совсем не пил, но любил после работ выпить черного и густого сусла.
   Жена у него была приветливая и ласковая женщина, тоже всегда чем-нибудь занятая: то шитьем, то тканьем, то сбиванием масла, то в поле. У Терентия было четверо детей. Старшему сыну минул шестнадцатый год. Он учился в Усть-Сысольске в городском училище, летом же работал наравне с отцом в поле и лесу. В этой семье я прожил довольно долго и за все время не слышал ни одной ссоры, ни одного звука в повышенном тоне.
   Терентий отбывал воинскую повинность и хорошо говорил по-русски. Все остальные понимали только зырянскую речь.
   Это были типичные зыряне. Нельзя сказать, чтобы их облик очень резко отличался от облика великорусского крестьянина. Многовековая жизнь рядом несколько сдвинула с места характерные черты лица того и другого, привела к некоторому взаимному смешению крови. Но все же некоторые отличия заметны. Так, хорошо выражены умеренная скуластость лица и косой разрез глаз. Как и полагается финскому племени. Но у многих зырян и эти черты совершенно сглажены. И даже опытный глаз не в состоянии признать такого зырянина за человека желтой расы. Да иначе и быть не могло. Раньше этот народ жил много южнее. Об этом свидетельствуют зырянские названия рек, с которых зыряне были вытеснены наседавшими на них русскими. По-зырянски «ва» значит вода, река. Например, Вычегда по-зырянски называется Ежва, то есть желтая (мутная) река. Таких названий на «ва» есть много - Колва, Сылва, Кожва, Нева и другие. Некоторые даже слово Москва считают зырянским, так как «мöс» значит у зырян - корова, «ва» - вода, и вместе получается коровья река.
   Очень сближает зырян с русскими костюм, целиком взятый от последних. Русские рубахи, сарафаны и даже пиджаки и кофточки носятся повсеместно. Однако имеются кой-какие остатки национального костюма. Отправляясь далеко из дома, некоторые зыряне одевают «лаз». Это удлиненный, прямоугольный кусок кожи с вырезом в средней части. В вырез продевается голова. И обе половины лаза закрывают грудь и спину до пояса, к которому привязываются углы лаза. Красивы у зырян шерстяные чулки, одеваемые поверх штанов и подымающиеся до колен. Чулки вяжутся из цветной шерсти так, что кругом получается красивый, яркий орнамент. Как у большинства северных народностей, - геометрический. Таковы же рукавицы. На ногах мужчины иногда носят «кэты» - кожаную обувь вроде туфель.
   Постройки зырян схожи с постройками живущих на севере русских. В селении Бадь-иоль. как и во многих других селениях этого народа, часть построек расположена в два ряда. Образуя улицу, остальные же строения раскинулись в беспорядке по сторонам от улицы. Усадьбы одна от другой изгородями не отделены. Первое, что бросается в глаза, - это большие размеры построек. Посмотришь на них снаружи, и невольно думается: вот дворцы-то! Вот где простор, и свет, и воздух! Но, войдя внутрь, убеждаешься, что эти действительно обширные помещения использованы крайне нецелесообразно, и поэтому, при видимом просторе, жить в них часто бывает тесно.
   Для основной зырянской постройки характерно, прежде всего, наличие двух половин в жилом помещении - зимней и летней - и затем непосредственное примыкание к последним сарая, хлевов и конюшни. Гумно, овин, амбар, погреб и баня стоят отдельно, причем бани разных хозяев иногда возводятся в одном месте, образуя своеобразный банный городок.
_

Отредактировано Vladimir (06.08.2008 22:07:18)

На верхней Вычегде, на Ижме и Печоре с их притоками значитетельная, иногда главная часть дохода в крестьянском хозяйстве, получается от охоты и рыболовства. Последний промысел имеет наибольшее значение на средней и нижней Печоре, где ловится отличная семга. Охотою занимаются, конечно, те, кто не идет в лесорубы. Многие бадьиольцы - охотники. Летом они крестьянствуют, зимою - охотничают. Каждый охотник имеет свой охотничий участок, в пределах которого и работает. Заход в чужой участок воспрещается. Участки бадьиольцев расположены по реке Воли, на расстоянии десятков километров от дома. Здесь каждый охотник имеет на берегу речки охотничью избушку - «вэр-керку». В ней он живет, примерно, с конца августа по конец января, когда приезжает домой попраздновать, и затем - с января до конца зимы. Зыряне охотно уходят в свои избушки. Они любят охоту это их старинный, дедовский промысел, раньше притом и единственный, и охотничья жизнь является для них работою по призванию. А ведь работа по призванию лучший праздник для человека.
      Более энергичные и беспокойные уходят лесовать далеко от дома на Урал. Погружают на нарты (легкие санки на широких полозьях) припасы и теплые одеяла, и небольшой артелью, на лыжах, волоча за собой нарты, идут по компасу дремучими лесами туда, где много белки, горностая, куницы, где можно промыслить и черно-бурую и голубую лисицу, и при удаче редкого уже соболя.
      Ночуют в лесу у костра, разгребая снег и завернувшись в овчинные одеяла. Чтобы было теплей ногам, нижняя часть одеяла шьется из пушистого собачьего меха и сшивается вдвое, так что получается мешок, в который охотник и забирается ногами и нижней частью туловища.
      Огонь в таких случаях кладется по особому способу. Берутся два бревна, в них вырубаются желобки, в желобки помещаются сухие стружки и поджигаются. Затем одно бревно кладется на другое так, что сухие стружки оказываются между бревнами. Такой огонь горит долго, почти всю ночь, около него тепло и удобно спать. Это называется «надья».
В конце августа я решил посмотреть, что представляют собой охотничьи избушки. Для этого купил за несколько рублей в Помоздине лодочку местной работы, погрузил в нее необходимые припасы и одежду и отправился в плаванье к верховьям Вычегды.
      Лодка эта - «пыж» - была сделана из пяти тесин. Самая длинная, с загнутыми вверх концами, служила днищем и остовом для носа и кормы. Остальные четыре образовали бока, по две с каждой стороны. Форму лодки давали внутренние дуги. В общем, она отличалась легкостью, была узка, очень мало подымалась над водой и сильно качалась. Но зато она хорошо скользила по воде, и для опытного лодочника с ней все быстрины были проходимы. Ими богата верхняя Вычегда, как, впрочем, верховья и многих других рек. Выгрестись по этим быстринам трудно, надо упираться в дно. Чтобы не стереть лопасть весла о камни, на конец ее набивается железка с двумя остриями. Эти последние не дают веслу скользить по гладкому, часто каменистому дну.
      Итак, в один из дней конца августа я оттолкнул лодку от берега и поплыл к северу. Скоро село Помоздин скрылось за поворотом Вычегды. Миновав еще одну деревню - Вольдин, вступил в почти безлюдную часть реки. Только на правом притоке Вычегды, на Чери Вычегодской (Ежва-Чер), имелось впереди селеньице, официально называемое Кузь-Слудобожское, но на месте носящее имя Онисиван. В нем пять дворов. Оно было основано зырянином Иваном Анисимовичем (Онись-Иваном), по которому и получило название. Иных поселков за Вольдиным не было. Лишь кое-где по берегам имелись охотничьи избушки.
      День выдался тихий, мягко-серенький. Сквозь полупрозрачную легкую вуаль облаков просвечивало осеннее солнце. По берегам реки тянулись сенокосы со сложенными на них стогами сена, за сенокосами начинался смешанный лес и дальше хвойный. В некоторых местах лес вплотную пододвинулся к воде, и река здесь, текла меж двух зеленых стен. Замершие ели до последней веточки отражались в воде. Из темно-зеленой хвои выступали ярко-оранжевые березы и огненно-красные рябины. Желтые искры пижмы свешивались над водою, словно любуясь собой в зеркале реки.
      Не везде река так тиха. Иногда она ускоряет свой бег и, образуя прихотливые излучины, подрезает один из берегов. Она жмется и передвигается в сторону выгнутого берега, оставляя на противоположном берегу желтые песчаные косы. Подмываемый же берег нависает над крутящимися струями и обрушивается в реку вместе с елями и березами. Одни деревья еще лишь склонились к воде, другие уже треплются в ней ветками и листвой.
      Когда начало смеркаться, пристал к каменистой косе. Собрав дров и разведя костер, подвесил на огонь котелок с варевом. В сгущавшейся темноте пропадали очертания отдельных деревьев, и под покрывалом ночных туч лес казался черной и неясной громадой. Скоро стала черной и невидимой река. Только едва уловимое журчание напоминало о ней, почти не нарушая поразительной тишины осенней ночи.
Подкрепившись при свете углей потухавшего огня кашей с маслом, улегся поудобней в лодке и заснул.
      Глухою ночью меня разбудило пение. Приподнявшись, увидел, что среди черной, как сажа, ночи, рдеет струящаяся река и кроваво-красные вырисовываются прибрежные кусты и ели. Из-за поворота доносилось стройное пение. Все большее и большее пространство реки загоралось ярким светом, и вот из-за мыса показалось яркое пламя. Три лодки бесшумно скользили вниз по реке - рыбаки лучили рыбу. Лодки плыли рядом. На средней горел огонь, и в носовой ее части стоял старик с острогой в руках. В боковых лодках сидели на кормах два рыбака и пели какую-то протяжную песню. Облитая заревом группа проплыла мимо меня и скрылась за изгибом реки, но долго еще слышались пение и всплески весел.
      За ночь тучи разошлись, и утром все улыбалось под лучами ласкового солнца. Кругом все зеленело, голубело, горело оранжевым. Желтым и алым огнем. Около полудня проехал мимо одной охотничьей избушки. В ней еще никого не было, и я поплыл дальше. Река между тем теряла свои притоки и мельчала. Дно из песчаного становилось каменистым, и железный наконечник моего весла нарушал мирную тишину реки, гулко сдвигая камни с их мест. Начинали попадаться небольшие каменные гряды, заставлявшие больше напрягать мышцы и внимательно оглядывать русло.
      Под вечер впереди показалась вторая охотничья избушка, приютившаяся на высоком берегу между стеной леса и обрывом над рекой. На звук перекатываемых веслом камней вышел из вэр-керки ее хозяин - пожилой зырянин с копной волос на голове и с клочковатой бородой. На нем была пестрая домотканая рубаха, белые холщевые штаны и «кэты». Зырянин вышел на обрыв и с удивлением смотрел на незнакомца, подплывавшего в лодке к его берегу.
      - Лок - шойтчи! - крикнул он мне, когда я поравнялся с его вэр-керкой.
      «Лок - шойтчи» является обычным приветствием у зырян и дословно значит - «иди - отдохни».
      Я ввел лодку в маленькую бухточку и по высеченным в обрыве ступенькам поднялся наверх. 
      - Заходи, ночуй, - кивнул он мне на свою избушку.
      Я охотно согласился. Вытащил лодку повыше на берег и поднял необходимые вещи на обрыв. На самом его краю теплился огонь с приспособлением в виде рогулек с поперечиною для подвешивания котелка и чайника. От огня узенькая и коротенькая тропинка вела к избушке.
      В нескольких шагах от избушки вдоль откоса стоял «житник» - маленький амбарчик для разных припасов и вещей. В другую сторону от избушки, среди густой травы, приютилась миниатюрная банька. Около вэр-керки была небольшая будка для собаки.
      Этот отшельнический охотничий хуторок был очень привлекателен. Позади возвышалась буйная чаща леса, полная влажного аромата и таинственного сумрака. Внизу, у ног, вилась и уходила вдаль зеркальная лента реки со склоненными над нею зелеными елями и оранжевыми березами. По их вершинам скользили последние розовые лучи заходившего солнца. Воздух был на диво чист и свеж. В лесу перекликались птички. Над дальним холмом плавающей точкой реял зоркий ястреб. Всплеснувшая рыба пустила по тихой воде ряд разбежавшихся кругов.
      Здесь полно ощущалась нетронутая могучая природа. Ее спокойные красота и мощь приводили в равновесие внутренний мир человека. Здесь не было раздражающих мелочей обыденной жизни, и эта цельность, вероятно, как раз и была заманчивой для охотников: некоторые из них весь год проводили в своих лесных участках.
__

Отредактировано Vladimir (07.08.2008 23:16:06)

«Сигудэк» имел три струны, настраивавшиеся в тоне ре-си-соль, то есть подобно гитаре. Смычком служил прутик с натянутыми на него конскими волосами. Илля-Вась настроил инструмент и заиграл. Избушка огласилась простым и мелодическими звуками какой-то песни, немного печальной, напоминавшей что-то очень давнее, минувшее. Илля-Вась играл с чувством, немного склонив к инструменту лохматую голову и прислушиваясь к напеву струн. Я тоже с удовольствием слушал эту игру, хорошо гармонировавшую со светом лучины и с темным лесом за оконцами уединенной избушки. Затем мы улеглись на полатях спать.
   Утром я попросил Илля-Вася показать мне снаряды для лова птиц и зверей. Одни из снарядов еще не были в работе, другие уже стояли на путиках. По узенькой тропинке мы вступили в лес. Утро было серенькое, по небу плыли гряды низких облаков, суливших дождь. Мягкий сумрак и тишина охватили нас в лесу. Ели стояли, как зачарованные, и только высоко вверху плыл по лесу ровный, едва уловимый шум ветра. Под ним мерно кланялись на все стороны острые вершины. Лес был густой, и тропка прихотливо вилась по нему, обходя серые стволы под сводами густых ветвей, пробираясь через узлы мощных корней, прячась в пышных моховых коврах.
   Илля-Вась шел впереди, я за ним. Многие снаряды маскируются ветками так, что не знающий человек легко может и серьезно пострадать от них.
   Когда начались снаряды, охотник останавливался около них и пояснял их действие. Вот между двумя елями горизонтально укреплена еловая тонкая жердочка. Посредине жердочки устроено нечто вроде подковообразных воротец из согнутого прутика. По обе стороны этого прохода к жерди подвешено по красной рябинке, в самом проходе имеется несколько волосяных петель. Рябчик проходит по жерди через проход к рябине и запутывается в силке. Пройдя немного дальше, у дерева на земле увидел небольшой берестяной коробок. Края его были оправлены в рамку с несколькими волосяными петлями. Лежавшее в коробе мясо должно было привлечь к себе горностая. Пробираясь к нему, зверек запутывается в петлях.
   В другом месте на путике была поставлена вертикально рамка с силками, и по одну сторону ее лежал кусочек мяса. Горностай, перебираясь через рамку к мясу, застревает в петлях.
   Еще далее Илля-Вась показал мне западню на горностая, имевшую вид самострела. Она состояла из берестового короба, закрываемого сверху выдвижной крышкой. Крышка выступала из короба длинной рукояткой. Выдвинутая наполовину крышка натягивает тетиву лука и удерживается в таком положении системой деревянных палочек. В коробе лежит мясо. Пробираясь к нему, горностай задевает палочки, упор крышки разрушается, и она, под нажимом тетивы, захлопывает зверька в коробе.
   Другой вид западни состоял из двух плах, лежавших одна над другой. Один конец верхней плахи был приподнят и удерживался в этом положении неустойчивой системой палочек. К одной из них был привязан кусочек мяса. Хватая его, горностай разрушает опору верхней плахи, и она прихлопывает его. В другом месте плахи заменялись двумя нетяжелыми бревнышками, лежавшими одно над другим, причем в нижнем имелся желоб.
   Кроме западней, прошли мимо нескольких капканов. Сущность устройства капкана заключается в двух железных дугах, развернутых на путике подобно раскрытой пасти. При ходе по ним зверька дуги смыкаются и схватывают его.
   Один большой капкан был прикован цепью к дереву и предназначался для медведя.
   В одном из снарядов пришлось увидеть рвавшегося из петли зайца. Снаряд этот называется «качан-леч». Он состоит из воткнутой вертикально в землю развилины, на которую, наподобие колодезного журавля, положена гибкая жердочка. Один конец ее грузом прижат к земле, другой - с волосяной петлей, пригнут к тропке и здесь слабо укреплен. Заяц, прыгая сквозь петлю, нарушает крепление конца жердочки, который устремляется кверху с зажатым в петле зайцем. В такой трагикомической позе мы и застали несчастного зверька.
  Очень зловещий вид имел «кляпча-капкан», предназначенный для выдры или росомахи. Основою снаряда является прочная березовая дуга, концы которой стянуты туго скрученным шнуром из оленьих жил. В этот шнур, посредине его и перпендикулярно к нему, вправлен конец массивного бруса, которым шнур может быть закручен еще туже. Получается нечто подобное аппарату, растягивающему лучковую пилу. Другой конец бруса кручением шнура прижат к дуге посреди нее. Вдоль по длине бруса укреплены перпендикулярно к нему три железных острия в форме наконечников стрел. Острия направлены в ту сторону, куда стремится брус под давлением шнура. Дуга этого снаряда была укреплена неподвижно у края путика, параллельно ему; брус же с остриями был отведен в сторону (что связано с дальнейшим закручиванием упругих жил) и в таком положении непрочно закреплен. От этого крепления к другой стороне путика тянулась веревочка, концом привязанная к воткнутому в землю колышку. Зверь, проходя по путику, задевает веревочку, разрушает крепление бруса с остриями, и брус, освободившись, с силой падает зверю на спину и вонзает в него жестокие зубья.
   Таковы были снаряды Илля-Вася. Расстановка их не была простым делом. Она основывалась на огромном знании характера и привычек животных, накопленном, может быть, не в одну тысячу лет и передаваемом от отца к сыну. В одном месте надо около силка вилочкой взрыхлить землю, так как птица любит в ней поиграть, в другом месте требуется снаряд искусно замаскировать, в третьем, наоборот, охотник привлекает внимание животного, например, рябчика, крашеным горохом или рябиной. Приходится учитывать исключительную чуткость и осторожность животных и превосходить их предусмотрительностью. Если бы можно было собрать все эти знания воедино, то получился бы целый университет опытных наук о природе.
   Лишь под вечер вернулись мы к вэр-керке. Пока Илля-Вась готовил ужин из злополучного зайца, я присел у обрыва и оглянулся. Небо прояснилось. Кругом, куда ни посмотришь, зеленея и синея, волновалось лесное море, уходя увалами в голубые дали, возносясь к вечерним розовым облачкам бесчисленными темными вершинами. Сверкающая зеркальная дорога реки вилась среди зеленой стихии, и в нее задумчиво глядели вечерние краски. А на обрыве, маленькие и крохотные, стояли семейкой три сереньких строеньица с закопченными крышами, молчаливые. Сказочной избушкой на курьих ножках выглядел амбарчик на своих четырех столбиках. От причудливого жилья в темную чащу леса протянулась безлюдная тропочка, на которой лишь звери различают следы лесных обитателей.
   Да, здесь лес и дол «видений полны». Здесь по утрам над рекой плывут белые призраки-туманы, словно вышедшие из моря витязи. По ночам здесь из лесу доносится как бы плач и стон замученного ребенка - бесшумно проносящегося меж деревьев филина, спутника «бабы-яги». А в бурю какие лешие несутся по лесу, ломая по пути деревья, наполняя все скрипом и скрежетом? И кто стучится и царапается в окно охотничьей избушки в ночную метель. Кто заунывно скулит здесь тогда в чердачных щелях? Какие тени скользят здесь по стенам в долгие зимние вечера при свете лучины?
   Здесь можно видеть все то, что родило сказку, что родило песнь про лучину-лучинушку, да сказ про то, как родители Ильи Муромца выкидывали дубье-колодье во глубоку реку.
   Ночью в оконца избушки забарабанил дождь и шумно заговорил лес. Когда я утром, выпив чаю, прощался с Илля-Васем и благодарил его за приют, непогода неистовствовала. Но плыть надо было, и я, надев «непромоканец» и уложив вещи в лодку, отправился дальше. Сильный ветер несся навстречу, гоня с собою непроницаемое серое море облаков и тучи секущего, беспощадного дождя. Вместе с ветром и дождем кружилась в воздухе метель красно-желтых листьев. Они бурно летали над рекой, падали массами в нее, и река стала похожа на огромную свинцово ржавую змею. В безвременные сумерки подплыл к месту слияния Вычегды с Черью. Вычегда здесь уходила на восток, вправо от моего пути, слева видно было устье Чери.
   Когда я направил свою остроносую и узкую лодочку в Черь, в лодку сразу ударило чрезвычайно быстрое течение. С трудом превозмогал напор потока и едва-едва, несмотря на большое уменье работать веслом и шестом, удерживал лодку в должном направлении. Все-таки выгребся и повел лодку дальше.
   Долина реки сжалась, часто превращаясь в неглубокие ущелья. В одном месте левый берег прямо от реки взметнулся крутым откосом в огромную высь - шапка валилась с головы. У воды лежали глыбы подмытого материка, далеко вверху крохотными казались четкие силуэты сосен на фоне серой небесной мглы. Черь здесь и далее капризно извилиста, шумно кружит в излучинах и пенится по каменистым переборам около топорщащихся островков. В таких местах весь превращаешься в зрение и усилие - стоит немного ошибиться в движении веслом, - и лодку повернет в сторону. Тогда в бок ее ударяет шальная струя, и никакой силой и никаким искусством после этого лодку не удержать на месте. Ее уносит в этом случае назад - значит надо опять с удвоенным вниманием подбираться к сердитому перебору и, выкидывая на стороны шипящие струи, почти царапаясь, отвоевывать у потока камень за камнем. Особенно опасное положение создается, когда пройдены главные быстрины, и позади остались разные потонувшие и торчащие из воды колоды, карчи, камни. Тут уж, если повернет лодку и понесет назад, то почти неизбежно и вывернет в воду. Так, борясь и побеждая стихию, двигался я на север - то быстро, то совсем черепашьим шагом.
   Ночевать остановился на небольшой косе из мелкого камешка. Мимо бежала темная речка, усеянная бурыми листьями. Полнеба закрывала нависавшая чаща леса. Слегка погрелся у огня плохо горевшего валежника и лег спать. Было немного жутко. Порывисто шумел лес, глухо урчала Черь, и часто казалось - не медведь ли это выражает свое неудовольствие? Не он ли в осенней темени переходит речку, и камни гулко катятся из-под его ног? Что, если у меня, спящего, испробует он когтями прочность черепа? И невольно ближе придвигаешь к себе ружье и напрасно пытаешься расчленить хаос из звуков непогоды. Но переборы утомили и, невзирая ни на что, засыпаю и сплю под баюкающее постукивание дождя о брезент.
   На следующий день была та же непроглядная мгла, кружила оранжевая метель, и встречный дождь сек горевшее от работы лицо.
   Мутным вечером из-за поворота Чери показался Онисиван. Его пяток почерневших от дождя домиков с хозяйственными пристройками беспорядочно разбросался по поляне на левом берегу, частью придвинувшись к самой речке. Поляну замыкал бугор со сжатым хлебом и торчащими кое-где пнями, из-за бугра же выглядывала все та же черная пильчатая стена леса. На правом берегу еще нераздельно царил лес.
   На берегу виднелись две-три лодки, и на воткнутых в землю палках мокли сети. Нигде не заметно было ни одного человека. Только собаки уже приветствовали меня издали лаем.
   Я разогнал лодочку, и она взбежала на каменистый берег.

Отредактировано Vladimir (06.08.2008 22:12:15)