7. СЕСТРА О БРАТЕ
Изба старая. Без крыльца. Порог выходит прямо на крепко утоптанный снег. Шебуршит замерзшее белье, вывешенное прямо под окнами на гладкой жерди, на которой летом вывешивают рыбацкие сети. Вспомнились вдруг старые стихи о севере: «Север – лес да вода, да морошка, да висят невода у окошка». Вышла женщина неопределенного возраста, собрала негнущееся, морозное белье; жердь, загремев по бревенчатой стене, сорвалась одним концом с железного крюка, и женщина в нерешительности остановилась с охапкой белья на руках, не зная, идти ли ей в избу или ладить жердь на место? В это время я и подошел. Поднял жердь и с трудом приладил ее на место. Крюк еле держался в прогнившей стене. «Без хозяина, наверное, изба»,– подумал я.
Женщина поздоровалась и спросила, что нужно. Объяснил, что нужно увидеть хозяйку. «Стара она и больна да и разговаривать не будет»,– ответила женщина и пошла в сени.
Я вошел следом. И тут лее сверху, откуда-то из темноты, услышал голос:
– У нас здесь темно, а ступени высокие, подождите, я дверь открою.
В дальнем конце скрипнули двери, и я пошел на тот свет. Женщина с бельем, как потом я узнал – племянница хозяйки, показала глазами на громадную печь с полатями, мол, хозяйка там.
Я спросил шепотом, как называют хозяйку по имени и отчеству. Так же шепотом она ответила, что величают Василисой Ивановной. Но с полатей, из-за ситцевой занавески уже спрашивали:
– Кто ты и зачем пришел?
– Из города,– Василиса Ивановна,– из Сыктывкара.
– Что тебя так далеко занесло?
– Хочу расспросить о брате вашем, Егоре Ивановиче.
За занавеской замолчали.
Я стоял у порога с шапкой в руках и не знал, что делать. Это была первая изба, где забыли предложить стул.
– Галя,– крикнули из-за занавески.
Галя, племянница неопределенного возраста, поняла просьбу. Она подошла к полатям и отодвинула занавеску. В сумраке избы я не разглядел лицо хозяйки, но видел, как она приподнялась на локти и с минуту глядела в мою сторону. И, опускаясь снова на подушку, негромко сказала:
– Ну, присядь.
Я присел за стол и сразу же над ним, на стене увидел желтую фотографию человека в военной форме с командирскими шпалами в петлицах.
– Егор Иванович?– спросил я. Но мне не ответили.
Племянница возилась с чугунами и ухватами! Старушка не шевелилась. Через минуту я не выдержал и спросил снова:
– Где погиб Егор Иванович?
Хозяйка, не подняв головы, вымолвила:
– В Рымынии.
И вдруг хозяйка, как и прежде, не поднимая головы, заговорила:
– Зачем он тебе, господи, наш Егор? Я ответил:
– Василиса Ивановна, ваш брат – герой и надо, чтобы об этом узнали люди. А чтобы узнали, вы должны рассказать мне о нем.
Неожиданно она добавила:
– Это верно, что герой. После гибели прислали нам его орден. Только не помню, как он назывался, этот орден. Знаю, что до войны ни у кого такого в деревне не было.
...Они были молодые тогда, до войны, Егор и его невеста Нина. Он был высокий, застенчивый, она – гибкая и красивая. Ходила в невестах гордая – многие за ней ухаживали, многие добивались ее.
А свела с ума пограничная форма Егора Уляшева. Вернулся он со службы в 1936 году загорелый, белозубый, в разгар сенокоса. Сапоги хромовые, а шинель длинная. Лето, а он в шинели. Снял ее только после того, как прошелся по всей деревне. Свернул ее, перевесил через изгородь, стоит, улыбается, смотрит, как навстречу бежит его родня. Но не видит ее, а видит Нину, идущую через улицу с чуть покачивающимися узкими бедрами, в длинном, до пят сарафане. Отец обнял, мать обняла, сестра Василиса – плачут, а он спрашивает, кто она, вон та, идущая через улицу?
Через неделю, когда в лугах у дальних озер девушки затеяли после работы купанье, он устроил с дружком засаду в кустах ивняка.
Знал, что Нина той тропкой пойдет. И она пошла этой тропкой. Тут все и решилось.
– Выйдешь за меня?
– Выйду,– ответила она – и пошла босоногая по траве, к копнам.
Однако, Егор никак не хотел: расставаться с формой, которая ему шла. После свадьбы уехал в Ухту и поступил на работу в милицию. Каждую субботу он приезжал в деревню, хрустя портупеей, садился за стол, глядел, как она радостно бегает из сеней в комнаты, из комнаты в сени, топит ему баню, готовит ужин. Удивительное это счастье – жить на свете, быть сильным, молодым, смотреть па жену.
Она входит в избу, в руках – длинные шпаги лука с грядки, из окошка виден низко стелющийся дым баньки. Потом он начинает стягивать гимнастерку с широких и крутых плеч. Босиком по теплой земле, нагой по пояс, он идет через огород в баню, а вся деревня видит и говорит, что Егор приехал, париться идет. Хорошо на свете, на родине, это, брат, не пустыня, где нет ни травинки.
Он знал, что ему придется воевать, на погранзаставе говорили об этом и готовили его к этому, но здесь, в милом его сердцу Бадьельске, среди разлитой вокруг радости жизни, ему в голову не могла и не хотела прийти такая мысль – она была просто невозможна. Через тридцать с лишним лет старая уже и больная Василиса скажет мне: «Убили его в Рымынии...»
А сейчас он в баньке, раскаленной, как плита, хлещет крепкое, молодое тело огненным веником, покрикивает от восторга, хохочет от удали и знает, что через полчаса в белой тонкой рубахе сядет за стол рядом с молодой женой, руки которой нежнее и мягче первой весенней травы.
В полутемной избе, где я сижу над белым неисписанным блокнотом, где на полатях, не двигаясь, лежит больная старуха, картина, представленная мной, кажется невероятной. Далекая солнечная Румыния! На твоей счастливой земле зарыт лейтенант Советской Армии Егор Уляшев...
Егор выходит из баньки, с белоснежным полотенцем на плечах. И вся деревня видит и знает: приехал Егор, в бане попарился, и вон жена его ждет у крыльца. С минуту, чтоб отойти, отдышаться, он радуется прохладному вечернему воздуху. Потом подходит к срубу колодца, берет черепушку, одним взмахом наполняет ее водой и всем лицом прижимается к белой бересте. Напившись, говорит:
– Нет такой воды в Ухте и нигде на свете нет!..
Ранило его в первый же месяц войны. Отлежался, выздоровел. Не знал, что впереди его ждут еще два тяжелых ранения, и не знал, что будет отступать до самой Москвы, а потом пройдет через всю Украину на запад и увидит чужие окровавленные земли...
Я уже писал, что в те годы в глухой деревеньке Бадьельске не было радио. В апреле 1945 года Василисе Ивановне пришло письмо из Ухты от невестки. Невестка писала: «Дорогая Василиса! По радио из Москвы передавали о геройской гибели какого-то Егора Ивановича Уляшева. Не твой ли?
– Потемнело у меня в глазах, закружилось... Но я не поверила письму... А через месяц пришла «казенка».– Василиса Ивановна слезла с полатей, подошла к столу, нагнулась к фотографии и добавила:– Вот с тех пор я его и не видела.
Потом приехала невестка из Ухты и рассказала подробности радиопередачи из Москвы: «Левитан говорил... Марш играли. Потом был траурный салют...»
Москва отдавала последние почести лейтенанту Егору Ивановичу Уляшеву.
Отредактировано Vladimir (09.05.2010 03:07:58)